ОТВЕТ АХИЕЗЕРУ

Моя статья, опубликованная в 23 номере ?НЗ?, являлась попыткой навести мосты между западными и российскими спорами о либерализме. Я подошел к этому вопросу с позиций политолога-теоретика, но, без сомнения, существует множество иных способов рассмотрения проблемы, некоторые из которых могут привести к лучшим, по сравнению с моими, результатам. Ахиезер, приняв мой вызов и тщательно изучив мое видение российской государственности, посчитал его несостоятельным во многих отношениях, и я рад воспользоваться предложением этого журнала представить контраргументы.

Естественно, Ахиезер главным образом сосредоточивается на второй части моей статьи, которая посвящена его анализу российского политического порядка и предпосылкам либеральной государственности в России. Он прав, указывая на мою непоследовательность и многочисленные погрешности в отображении его идей. Однако некоторые из этих ошибок носят, как мне кажется, глубинный характер, и, полагаю, их подробный анализ может оказаться интересным политическим философам и социологам.

В своем ответе я сосредоточусь на трех основных проблемах. Первая носит метатеоретический характер и касается уроков, вынесенных мною из этого обмена мнениями по поводу предмета и цели философского исследования, в которое оказываются вовлечены теоретики, когда пытаются определить состояние либеральной государственности в России. Вторая рассматриваемая проблема относится к природе российского плюрализма, который, по утверждению Ахиезера, коренным образом отличается от западного; это утверждение самым непосредственным образом затрагивает тему возможности (и актуальности) применения западной политической теории в России. Третья же, последняя, проблема вытекает из предыдущей и касается цели государственности, вопроса, который часто довольно неопределенно описывается как точка преткновения между интервенционистским либерализмом и либерализмом невмешательским. Я утверждаю, что, хотя эти определения применимы к целому ряду политических вопросов, крайне важных для российского общества в период преобразований, модель ?активизм/минимализм?, в рамках которой зачастую описывается российская государственность (и о которых Ахиезер справедливо упоминает) не столь значимы для политико-теоретических исследований. Попробую объяснить, почему дело обстоит именно так.

I.

Наиболее значительный вклад Ахиезера в понимание прошлого и настоящего российского общества состоит, конечно, в определении понятия ?раскола?, социальной трещины, создающей, по его мнению, уникальные условия, которые делают неуместным применение западных моделей политического строя в России. Я подчеркнул важность подобного толкования и выразил также некоторые замечания по этому поводу. Конкретнее, я попытался показать, что именно ?раскол?, описываемый Ахиезером, может повысить эффективность применения западных теоретических моделей государственности.

Ахиезер справедливо указывает на то, что его понятие ?раскола? обозначает именно различие, а не точку соприкосновения между Россией и Западом. Его аргументы основываются на самой природе социального раскола, который, по его мнению, несходен с западной идеей общественного плюрализма. Выходит, что я понял его непростительно неверно. Однако я все же полагаю, что имеет смысл вернуться назад и попробовать более четко, в метатеоретических терминах, объяснить, что же именно я пытался сделать.
Прежде всего, похоже, что мною была совершена грубая ошибка. Я посчитал идею раскола, выдвинутую Ахиезером, теоретическим приемом, который может сыграть свою роль в политико-теоретическом или философском споре. Я ошибочно предположил, что объяснение Ахиезером понятия ?раскол? может послужить веским доводом в пользу либеральной формы политического строя. Мое размышление основывалось на устоявшихся положениях политической философии, берущих свое начало от теории ?общественной пользы? Гоббса. Если у общества нет какой-либо согласованной идеи относительно общего блага или людского процветания, государство (то есть политический строй) должно воздержаться от поддержания какой-либо конкретной идеи общего блага. Или, выражаясь другими словами, если в современном обществе несходство религиозных, этических, политических и социальных мировоззрений является непреодолимым фактом, государство не должно выказывать предпочтение ни одному из этих мировоззрений, ибо это подрывает саму идею либеральности.

Ахиезер правильно отметил, что я упустил из вида важный аспект его взгляда на российскую государственность. История российского государства являет собой попытку создать устойчивую основу на базе ?догосударственных? идеалов, до сих пор преобладающих среди российского населения. Общество и государство, таким образом, редко говорят ?на одном языке?. Они тяготеют к разным идеалам государственного устройства, и вопрос преодоления этого разрыва ? загадка, которую в ходе российской истории ни одному политическому строю решить не удалось. В этом свете определение раскола, данное Ахиезером, очевидно уходит корнями глубже, чем моя концепция ?относительного большинства?, и названное им условие существования российской либеральной государственности (соответствие государственного идеала) превосходит выявленные мной условия (воздержание государства от поощрения какой-либо специфической религиозной, политической или социальной доктрины). Как я мог так превратно истолковать Ахиезера?

Честно признаюсь, я принял его точку зрения за то, чем она не является: за политическую теорию. И вот ? метатеоретический урок, извлеченный мною из этого. Политическая теория занимается формулированием обоснований существования политических устройств. Это требует условий, при которых большинство людей было бы готово жить в рамках установленного политического строя, что в обстоятельствах современного мира непременно приводит к ущемлению некоторых неотъемлемых прав и привилегий. Либеральные государства должны свести подобные ущемления к абсолютному минимуму, и именно эту максимально допустимую степень ограничения прав и свобод и стремится вычислить политическая теория. Итак, вопрос, стоящий перед политической философией, таков: какие ограничения прав и привилегий оправданы в пределах либерального политического строя? Ответ на этот вопрос в разных обществах разный. Можно сказать, что разными бывают минимумы государственного вмешательства. Россияне, допустим, могут предпочитать, чтобы государство играло активную роль в экономике, что, в свою очередь, может повлиять на их права и привилегии в экономической сфере. Но это ? вопросы политики, а не политической теории. Как бы то ни было, идея ?раскола? Ахиезера ? не есть способ оправдать российскую либеральную государственность (как я его ошибочно истолковал). Она описывает российскую социологическую действительность, которую, скорее всего, правильно было бы охарактеризовать как разнородность различных форм общественной жизни.

Моя попытка свести воедино социологический анализ российской истории и политическую теорию была обречена на провал, поскольку, сосредоточившись на обосновании существования либеральной государственности в России, я пренебрег явно описательным характером работы Ахиезера. По своей природе мое исследование было нормативным (создание обоснования), в то время как его труд был описанием.

Такой урок я для себя извлек на метатеоретическом уровне.

II.

Вторая совершенная мною ошибка с точки зрения политической теории является столь же поучительной, как и первый пункт, изложенный выше. Возражение Ахиезера против отождествления ?раскола? с социальным многообразием (что сделал я) и использование этого возражения для защиты либеральной государственности указывает на различный характер российского и западного плюрализма. Вкратце, речь идет о проблеме установления политического порядка в условиях непреодолимой религиозной, политической и социальной разнородности. Одним из оснований для оправдания политического либерализма всегда было то, что либеральные политические устройства способны приспосабливаться к этому многообразию. Точка зрения Ахиезера заставляет серьезно в этом усомниться. Но все же эти сомнения не касаются функции понятия ?многообразие? в теоретических выкладках либералов. Как отмечает Ахиезер, российский плюрализм вообще из другого разряда. Таким образом, логическая конструкция как таковая остается нетронутой, однако оказывается неприменима по отношению к России, поскольку, указывает Ахиезер, реальное поле битвы располагается в какой-то другой области. Российская государственность требует политической общности, или, как он выражается, ?идеала государственности?, и Ахиезер ставит под сомнение существование оного в России.

Напротив, российские нормы и ценности носят ?догосударственный? характер, препятствующий самому факту зарождения политики. Я не решаюсь назвать это расхождение мировоззрений расхождением политических культур, поскольку ?догосударственные? идеалы тяготеют к отчетливо неполитическим формам организации. В политической теории не существует определения подобного отсутствия политических амбиций. Гипотетическое определение ?естественного состояния? Гоббса, единственно приходящее на ум, подразумевает, что отмеченный недостаток, пробел должен быть заполнен, и намекает на необходимость избежания дополитического этапа. Политические теории, основанные на понятии социального договора, также непригодны для описания ?аполитичной политики?, которую Ахиезер называет ?незрелым государственным сознанием?, как и любая другая политическая теория.

Проблема вялости российского гражданского общества сложным образом связана с проблемой ?догосударственных? общественных идеалов, или аполитичной политики. Согласно наблюдению Ахиезера, распад любого политического строя на Западе порождает новый виток политической активности. Политика зарождается в сообществах, четко ощущающих потребность в выходе политического устройства за пределы простого общинного взаимодействия. Таким образом, западная политика почти не способна прекратить свое существование. Российский же политический строй так или иначе чужд общественной самоорганизации. Это ? очень важный аспект, который большинство западных политических теоретиков (главным образом последователи Ролза) подчас упускают из вида. Однако, вот в чем вопрос: насколько аполитичной может быть любая форма общественной самоорганизации в контексте современного российского общества?
Несмотря на правильность замечания Ахиезера касательно архаичного, или ?догосударственного? идеала российского населения, политические теоретики способны доказать, что даже в самом отдаленном сибирском городке вне и помимо простых общественных форм самоорганизации можно обнаружить и некоторые формы политической структуры. Где-то в связи с этим возникнут столкновения интересов или точек зрения, разрешение которых потребует применения законов (например, судебного решения), которые неизбежно должны взять верх над предвзятыми традициями и устоями, до настоящего времени управляющими данным сообществом. Я полагаю, что это ? результат растущей взаимозависимости этого мира, неизбежное всеобщее явление, что-то, несомненно гораздо более остро ощутимое в городских регионах, но актуальное тем не менее в любой точке мира, будь то Тегеран, Омск, или же американские равнины. Это ? аргумент, который мог бы помочь теоретикам политике восстановить область нормативных обсуждений и в России.

Таким образом, я не спорю с обоснованностью мнения Ахиезера относительно отличий природы плюрализма как такового и ?догосударственной? ориентации российского населения в целом. Фактически я нахожу его критику чрезвычайно полезной, поскольку его комментарии отражают разницу теоретических подходов политической теории и социологии. Я ошибся, придав его пояснительной модели нормативное (то есть политико-теоретическое) значение. Но все же, из моей ошибки не следует, что идея плюрализма вообще неприменима по отношению к России. Не-взирая на то противодействие, которое российское население оказывает политике, эта идея может быть примерена к формам социального, политического или религиозного строя. Кстати, в своем подходе к политике россияне не настолько уникальны, насколько это полагает большинство участников этого спора, и достаточно упомянуть Вацлава Гавела, который в своей ?политике нравственности? шагает по сходным путям.

III.

Теперь несложно понять, почему я считаю, что дихотомия ?”политика невмешательства? против “активной государственности?? (или ?либеральный? в противопоставлении ?социал-демократическому?) в рамках теоретических дебатов о политическом либерализме немногого стоит. Я согласен с Ахиезером относительно того, что проблема российской государственности состоит в необходимости переведения ее механизма в общекультурный режим (или язык), понятный и близкий широкой российской публике, долгое время предпочитавшей ?догосударственное? устройство. Ахиезер обращает внимание на то, что государство вследствие существующей ?незрелости государственного сознания? подпало под сильное влияние утопических запросов. Я полностью согласен с этой характеристикой и, должен добавить, этот довод говорит в защиту государственного интервенционизма в противоположность американскому капитализму ?невмешательства?, бездумное насаждение которого в России оказалось катастрофически неверно.
Все же, это ? политические споры. Для политических теоретиков, отстаивающих либеральное политическое устройство, противопоставления сильного государства слабому недостаточно, это ? самое малое из того, что может привнести политический философ. Что могут и должны делать теоретики политики ? это определять характер либерального политического строя, в границах, простирающихся от интервенционизма до минимализма. И здесь по-прежнему действует положение Майкла Оукшотта: поскольку любой политический порядок неизбежно содержит в себе определенный элемент принудительности, либерализм напрямую зависит от того, насколько успешно государство способно воздерживаться от поощрения любого конкретного варианта ?правильной жизни? (будь то православие или протестантство, гетеро- или гомосексуализм или предпочтение клуба парашютного спорта обществу шахматистов). Это не отрицает возможности государственного вмешательства, но определяет условия, на которых оно может быть осуществлено, или, как часто выражаются западные политические философы, правила управления.

С этой точки зрения мы с Ахиезером занимались двумя различными исследованиями. Он ? социологическим анализом российского общества в прошлом и настоящем, я же ? попыткой вычленить из его отчета некоторые нормативные понятия, пригодные для политической теории. Я благодарен ему за критику, которая позволила мне разглядеть свою ошибку в объединении двух теоретически глубоко различных направлений, и надеюсь, что эта дискуссия была столь же познавательна для российских политических философов, сколь, бесспорно, она оказалась для меня.